На Манежной и после

События на Манежной и их аналоги в других регионах вызвали бурную реакцию в СМИ и общественности. Событиям назначили невидимых пока (пока ли?) организаторов, подстрекателей. Многих их участников “зачистили”, отфильтровали и, наверное, попытаются что-то анализировать на основе данных фильтрации. Не вступая в полемику с теми, кто уже высказался, и не обсуждая всякие проводимые вдогонку событиям мероприятия, выскажу некоторые соображения.

Беспорядки, дезорганизация, хулиганство всегда были в потенции нашего общества, в потенции его поведения (на этот счет существует очень детально изученная история этих беспорядков). И это говорит о том, что дело не в подстрекателях. Даже сами намеки на подстрекателей и кукловодов выдают желание (весьма традиционное) упростить смыслы событий и успокоить самих себя.

Российская традиция причинности беспорядков всегда опиралась на эмоциональное восприятие действительности через призму “Правда — Кривда”. А Правда (справедливость) всегда понималась в России как архаично-общинная уравнительность. Ощущения последних двух десятилетий, особенно нулевого десятилетия, у массы давно сводятся к запредельной несправедливости. Подавляющая часть молодежи ощутила потерю ею исторических шансов на доступ к собственности, власти, даже к образованию (качественному). Объективно ей остаются лишь перераспределительные ожидания, механизма реализации которых, естественно, нет, если не считать чего-то вроде революции или угрозы ею — сначала в форме беспорядков.

Основной пласт в нашей культуре принадлежит локалистской культуре, архаичной культуре бывшего русского общинника. Она традиционно воспринимает как врага город, рынок, государство, успешность, интеллект, культуру. В городской среде она рождает (вот уже почти 200 лет) фигуру “маленького человека”, замкнутого, атомизированного, но с дорациональной и эмоциональной ментальностью, потенциально готового к выбросу накапливаемой (на нарастающую Кривду) агрессии. Фан-клуб — это мини-община (не общество, конечно), ментальный анклав “маленьких человеков”. Территория стадиона организует их, и эта организованность может легко вывести их за пределы этой территории.

А с другой стороны, последнее 20-летие разбросало по всей городской России большое число этнических анклавов — и тоже с локалистской, архаичной культурой, но с экстремально острыми ощущениями давящей их Кривды (поборы миграционных чиновников, милицейских патрулей, отъем или недодача большей части зарплаты (т. е. сверхэксплуатация), чувство “чужого” и т. д.). Эти анклавы — аккумуляторы зарядов накапливающегося гнева, обиды на Кривду. Подчеркнем, что это именно культурные анклавы: они не входят в общение с местной, русской культурой, вследствие чего постоянно накапливается культурное отчуждение.

Эти этнические анклавы разнородны. Есть устойчивые — их обитатели обзавелись жильем, гражданством, но не хотят входить в “нашу” культуру. Ставлю вопрос: в какую “нашу” культуру? Что такое российская культура? Что это за феномен? На границах этих анклавов царит российская культура или русская? Я не могу ответить на вопрос, что такое российская культура. Но могу сказать, что именно обитателей анклавов не устраивает в нашей культуре и почему они не хотят в нее входить.

Наблюдаемая этими анклавами русская культура — это не присваиваемые нами сегодня Петр Чайковский или Лев Толстой (они давно принадлежат всему человечеству) и даже не Дмитрий Шостакович и Александр Солженицын. Это рейдерские бригады “ментов”, прокуроров и судей, вымогательство чиновников, а также пьянство, леность, неродственность, крадливость, грязнолюбие везде (во дворах, скверах, парках, метро, в собственных подъездах и лифтах и т. д.), хулиганство, повсюду окружающие жителей анклавов.

Сравните эту грязь с чистотой, порядком, цветочностью, ухоженностью белорусских городов, городков, поселков и даже деревень, и станет не по себе. Да даже и внутри России попробуйте пересечь границу Самарской области и попасть в Татарию, и из царства убогих вымирающих деревенек с разваливающимися, гниющими домишками попадете в деревни с крепкими хозяевами, с цветущими усадебными хозяйствами, красивыми домами.

Другие этноанклавы — это “фавелы” гастарбайтеров (заброшенные сараи, подсобки, оставленные своими прежними жильцами ветхие дома), которые приехали к нам из своих опущенных в XIX в. бывших советских республик с тем, чтобы подзаработать, и которых наши чиновники миграционной службы, работники ЖКХ, алчные работодатели принимают, как когда-то “черное золото” на американских плантациях. Заработав честнейшим трудом свои гроши на содержание своих семей и родителей, с какими чувствами к нам они уезжают обратно? Какую “российскую культуру” они здесь увидели?

Но оба вида анклавных культур — чужие для нашей собственной локалистской культуры, которая испытывает латентную ненависть ко всему чужому (хотя одни из них теперь наши же граждане, другие убирают за нами нашу грязь и строят нам дороги). Катакомбная и весьма массовая часть носителей этой архаичной культуры постоянно несет в себе фитиль взрыва этой ненависти, ибо все обитатели анклавов (их массовая часть) беззащитны. Милиция, судьи и чиновники, даже те, кто менее коррумпирован, за них не вступятся. А немассовая часть первого вида анклавных культур (граждан и прописанных) уже выкупила себе все “крыши” у наших чиновников и спецслужб, даже срослась с ними и этим вызывает еще большее раздражение наших “местных”, в первую очередь русской молодежи.

А теперь подумаем вместе, где мы живем: в пространстве, которое обречено на модернизацию, или которое похоже на столетней давности Хитров рынок с окружающими его особняками?

Мы в ответ на события на Манежной опять взялись обсуждать, как нам, и тем и другим, рассказывать про разные религии. Да разве это сегодня поможет? Ведь межнациональная гармония в Российском царстве царила до 1917 г. без этого образования. Потому что в поведении городского населения доминировала не архаичная культура, а культура исторически истребленных большевиками сословий (разночинцев, дворян, купцов, промышленников, ремесленников), у которых с искомой ныне толерантностью все было в порядке. Поэтому думать нам надо больше всего и главным образом о том, как переварить и вывести из нашего организма архаику нашего собственного, родного локализма и его “культуру” — слово, которое надо писать в кавычках. Эта “культура” и в подстрекателях-то не нуждается, чтобы рвануть в любом месте, которое нам до этого казалось вполне даже ровным. Мераб Мамардашвили назвал бы ситуацию с этой “культурой” антропологической катастрофой. Вдумаемся в это точное и скорбное определение.

Лев ЛЮБИМОВ, заместитель научного руководителя Высшей школы экономики