Сергей Дацюк: Почему бедные страны не могут быть богатыми?

Презентация этой книге в Институте Будущего 11-го августа 2016-го года и публикация на интеллектуальном и фрондерском веб-ресурсе “Слон” критики Юрия Аммосова “Why Nations Fail: в чем ошибается ставшая культовой теория развития” актуализировали снова вопрос о развитии и упадке.

Однако этот вопрос вовсе не тот, который ставят авторы книги, то есть почему некоторые нации приходят к упадку, а некоторые процветают. Это другой вопрос — почему нации не могут стать богатыми и начать развиваться даже после того, как узнали, почему они бедные и захотели это изменить? И этот вопрос более сложный, нежели тот, что ставят авторы книги.

Поставленный авторами вопрос неизбежно содержит пропагандистскую установку — почему США богатеют и развиваются, в то время, как остальные страны не всегда богатеют и развиваются. Такая установка неизбывна и подрывает доверие к книге.

Авторы упомянутой книги решили написать произведение чисто политологического жанра, создав весьма простое различение, через которое решили просмотреть опыт социально-политического строительства стран мира. Чисто политологический подход является как преимуществом, так и ограничением этой книги.

Преимущество чисто политологического подхода авторов упомянутой книги в том, что они как бы уверяют нас — не имеет решающего значения, каковы ваши природные ресурсы и геополитическое положение, что было в вашем прошлом, какова ваша религия и каковы ваши лидеры, если вы построите у себя в стране правильные социально-политические институты, вы заживете богато и будете развиваться. Это конечно очень спорное утверждение, но оно дает призрачную надежду на счастье несмотря ни на что.

Я уже писал об этой книге и не буду повторяться в своих контраргументах. Лишь кратко опишу здесь основную идею книги — авторы различают все институты на экстрактивные (которые выдавливают ресурсы из основной массы населения в пользу очень ограниченного круга лиц) и инклюзивные (которые благоприятствуют свободе, конкуренции, предпринимательству и инновациям ради блага всего общества).

Критика Юрия Аммосова на упомянутом ресурсе является обратной стороной чисто политологического подхода авторов Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона. И в этой критике есть смысл. Ведь большая часть политологии происходит из историософского подхода, маскирующегося под так называемую сравнительную политологию.

Например, нации возникли исторически и лишь потом их увидели, описали и приспособили для своего пользования политологи и политики. Точно так же модернизм и постмодернизм возникли из историософской периодизации и лишь затем были очищены до философии.

Преимущество чисто политологического подхода Аджемоглу и Робинсона в том, что они не использовали понятия модерна — рабство и свобода. Если бы они написали, что богатые страны это те, где свободы больше, а бедные это те, где больше рабства, ценность их книги была бы невысока.

Экстрактивность и инклюзивность более сложные понятия, нежели рабство и свобода, поскольку в институционализме эти понятия описывают более широкий круг социальных явлений, связанных с добровольно выбираемыми обществом социальными мыслительными установками и мотивационными наставлениями, которые они сознательно (в лице своих правящих классов) фиксируют на уровне своих институтов.

Именно добровольный (солидарный) выбор обществом установок и сознательная их фиксация правящими классами делают в принципе возможным эту ситуацию как-то изменить, если поменять политические концепции, которыми руководствуется правящий класс и которые он транслирует обществу в виде социально-политической пропаганды. Но это лишь на первый, не очень рефлексивный взгляд.

Более детальное рассмотрение, как показывает Юрий Аммосов, заставляет нас делать исторический анализ концепции Аджемоглу и Робинсона. И вот уже исторический анализ показывает, что ни один из позитивных пример инклюзивности, приводимый авторами, не является вообще-то инклюзивным.

Аммосов показывает, что позитивно-инклюзивный кейс авторов — американо-мексиканский город Ногалес — живет за счет пограничной ренты, то есть за счет чисто экстрактивного института. А приводимый ими позитивно-инклюзивный пример развития Венеции с конца X века является примером монопольной торговли с таможенными льготами под покровительством византийского императора, то есть опять таки является примером чисто экстрактивных институтов, маскирующихся под инклюзивные.

Именно пример Венеции показывает нам более сложные способы институционального развития, которые предлагают Аджемоглу и Робинсон. Эти же более сложные способы институционального развития позволяют понять нам и могущество современных США.

Что общего у средневековой Венеции и современных США?

Общее у них то, что инклюзивность открыта и очевидна, а экстрактивность скрыта и неочевидна.

Имеет в виду то, что инклюзивность для ср. Венеции и совр. США была внутренней (для себя), а экстрактивность была внешней (для других). Венеция жила за счет своей торговой монополии и создаваемых ею производственных инноваций точно так же, как сейчас за счет корпоративно-торговой монополии и технологических инноваций живут США.

Именно поэтому основной вывод из книги Аджемоглу-Робинсона можно сделать более сложный. Страна богатеет и развивается не тогда, когда внутри нее созданы инклюзивные институты, а когда внутренние инклюзивные институты дополняются внешними экстрактивными институтами.

Скандинавские страны являются чисто инклюзивными, но без внешней экстрактивности они даже близко не могут претендовать на место США в мире.

Такой тип стран (внутренне инклюзивных, внешне экстрактивных) мы будем называть эксклюзивными, расширяя тем самым диалектическую концепцию Аджемоглу-Робинсона (зкстрактивность-инклюзивность) до триалектической концепции (экстрактивность-инклюзивность-эксклюзивность).

Все эксклюзивные страны придумывали эксклюзивные способы создания и защиты собственной инклюзивности. В этом и есть их эксклюзивность. Сводить их понимания до исключительно внутренних инклюзивных институтов это означает сильно упрощать такое понимание.

Говоря простым языком, страна, которой удалось построить свободное общество внутри себя, а рабами в том или ином виде сделать другие страны или надстрановые институты, будет богатеть. Страна же, которая рискнет построить чисто инклюзивное общество и при этом будет иметь достаточно сильный контакт с эксклюзивной страной, неизбежно попадет в зависимость от этой эксклюзивной страны и вынуждена будет выстраивать внутренние экстрактивные институты для защиты от ее внешней экстракции. Это я не намекаю, а прямо описываю сегодняшние отношения США и России, США и Китая, США и ЭС.

Две претендующие на глобальную экстракцию страны (или даже объединения стран) неизбежно столкнуться в том или ином виде противостояния между собой. Глобальная экстракция неделима, и тут действует принцип Дункана Маклауда (он же принцип бессмертных) — останется лишь один.

Кроме того, существует и еще один вид столкновения экстракции — когда локальная (внутринациональная или колониальная) экстракция сталкивается с глобальной экстракцией. И здесь действует принцип поглощения зла — меньшее зло поглощает большее зло.

Избавление от колониальной внешней экстракции России и от олигархической внутренней экстракции не является предельными целями для Украины. Пока внешняя колониальная российская и внутренняя олигархическая экстракции в Украине огромны и съедают весь потенциальный ресурс развития, нам кажется, что мы можем мириться с внешней глобальной экстракцией. Однако, как только Украина построит внутреннюю инклюзивность и станет действительно развиваться, ее выход на международные рынки сразу же покажет ей ограничения внешней глобальной экстракции.

Так что сущность бедности необходимо переопределить. Бедность есть мазохистски терпеливое согласие на рабство в том или ином виде, которое задаются не только внутренними институтами, но также и способностью выстраивать внешние институты.

Если хотите понять для себя раб вы или свободный, спросите себя — готовы ли вы поставить свою жизнь на кон и пойти до конца в борьбе с властью, если правительство снимет социальную помощь матерям-одиночкам, ликвидирует стипендию студентам и отменит упрощенную систему налогообложения. Ответив на этот вопрос, вы будете знать, раб вы или не раб.

А когда вы ответите на этот вопрос, вы больше поймете и несколько других обстоятельств: почему Украина так долго мирилась с российской экстракцией, почему Украина не отважилась на национально-освободительную войну, почему Украина даже не пытается быть самостоятельной, а сразу же хочет интегрироваться в Европу, почему вопрос о глобальной экстракции так старательно игнорируется украинскими экспертами.

Бедность страны это навсегда, если бедная страна не начнет воевать с богатыми. И пусть никакие умозрительные политологические теории нас не обманывают.

Только созданные внутри бунта, внутри войны, внутри революции институты могут быть инклюзивными и исторически устойчивыми. Все другие умозрительно созданные или навязанные инклюзивные институты могут быть либо скрыто экстрактивными изначально либо в них неизбежно превратятся.

Бунт всегда был эксклюзивным для Украины. Казачество и анархизм — институты бунта, которые создавали естественную общественно-ассоциативную инклюзивность без всяких заимствований. Институализация бунта для Украины — очень вероятный и естественно-исторический способ инклюзивности.

Наверняка именно в направлении институализации бунта Украину ожидает успех. Созданные из революционной бунтарской социальной энергетики инклюзивные институты скорее всего будут определять изначальные условия украинской эксклюзивности.

В этом смысле, как достичь эксклюзивной позиции в мире — вот главный вопрос для Украины.

Сергей ДАЦЮК