Современный мир: фрагментация и идентичность

Старый порядок полным ходом разрушается на Ближнем Востоке. В Ираке, Сирии и Ливии государство практически развалилось. Что бы вы ни думали про Марка Сайкса и Франсуа Жорж-Пико, карта, которую они начертили сто лет назад, больше не описывает территориальную реальность. Эти государства вряд ли когда‑нибудь восстановятся.

Динамика фрагментации выходит далеко за пределы убийственных религиозных конфликтов, охвативших арабский мир.

Основополагающая посылка урегулирования после холодной войны заключалась в том, что глобальная экономическая интеграция будет способствовать более тесному политическому единству. В сегодняшнем мире и экономический, и политический национализм решительно движутся в противоположном направлении.

Глобализация откатывается назад. Помните Вашингтонский консенсус? Крах 2008 г. стал похоронным звоном по плавному сращиванию мировых рынков капитала. Банковский сектор ренационализировался, поскольку правительства не желают нести ответственность за чьи‑то долги.

Интернет переживает тот же процесс балканизации. По достаточным и не очень причинам государства решили, что цифровую эпоху нельзя отдавать на откуп корпоративным левиафанам из Кремниевой долины.

На смену торговому мультилатерализму пришли двусторонние соглашения и региональные пакты. Здесь есть гармония. Китай, Индия и остальные развивающиеся страны ревностно охраняют свой национальный суверенитет. Уставшие — и осторожные — США больше не имеют возможности, или заинтересованности, прописывать и внедрять всеобщие правила. Пекин рассматривает Бреттон-Вудские институты как символ уходящей гегемонии Запада. Вашингтон отказывается выполнять свои обязательства перед Международным валютным фондом.

Самое большое потрясение этих предпосылок 1990‑х гг. о ценностях и интересах, разделяемых различными странами, обеспечил Владимир Путин. Аннексировав Крым и послав зеленых человечков на восток Украины, президент России разрушил поствоенный порядок Европы.

Путин платит высокую цену, поскольку западные санкции увеличивают влияние падающих цен на нефть на российскую экономику. Однако даже в таком случае сегодня не особо слышны разговоры о единой и свободной Европе.

Действительно, реакция ЕС на такую агрессию была фрагментированной — некрасивая борьба между теми, кто, включая, к счастью, канцлера Германии Ангелу Меркель, считает, что международные правила нужно защищать, и теми, кто, как Маттео Ренци, декларирует верховенство национальных экономических интересов.

Сегодня солидарность — не самая сильная сторона ЕС. Продвижение к политической и экономической интеграции, начавшееся с франко-германского примирения, застопорилось. Руководители стран по всему континенту напуганы популистами, например “Национальным фронтом” Марин Ле Пен во Франции и Партией независимости Великобритании Найджела Фаража. Брюссель ксенофобы воспринимают как пособника неконтролируемой иммиграции и несдерживаемого капитализма.

Логика единой валюты, как неустанно повторяет председатель Европейского центрального банка Марио Драги, требует, чтобы правительства сообща принимали экономические решения. Несмотря на близкий коллапс всего предприятия, национальные привилегии и предпочтения поддерживались слишком сильно. Евро оставлен в затруднительном положении между системным единством и потенциальной дезинтеграцией.

Многое из этого говорит о попытках стран восстановить рычаги власти, утерянные из‑за глобализации. Под давлением разочарованного электората правительства хотят большей власти, хотя никто не признает, что сейчас уже слишком поздно распутывать тесные связи экономической взаимозависимости.

Более опасная динамика — интуитивный национализм, кроющийся в претензии Путина быть защитником всех русскоговорящих на постсоветском пространстве; агрессивное продвижение Китаем своих территориальных претензий в западной части Тихого океана; ксенофобия претендентов на первые роли на политической арене, таких как Виктор Орбан из Венгрии; и возрождение практически повсюду — и вот я пришел к своему второму слову — политики идентичности.

Идентичность часто используют как мощный инструмент государственной власти. Однако, безопасная в однородных сообществах, она может также служить катализатором фрагментации. В крайнем выражении это приведет к отказу от государственных обязательств верности в пользу первобытной преданности кланам, племенам или религии. Шииты, сунниты и курды захватывают для себя территории. Террористы самопровозглашенного Исламского государства предлагают мусульманам всего мира альтернативную идентичность.

На другом конце спектра сужение идентичностей приводит к возникновению конституционных сепаратистских движений, пример — каталонские и шотландские националисты. Где‑то проходит граница между законным самоопределением и разрушительной фрагментацией. Проблема в том, что нет уверенности, где именно ее провести.

Когда я посещаю Пекин, мне всегда кажется, что расхваливаемая Си Цзиньпином “китайская мечта” маскирует глубокий страх перед сепаратистскими движениями в Синьцзяне и на Тибете. Славянский национализм Путина дурно созвучен исламистским мятежам в большей части Кавказа.

Так что вот и ответ, правда в двух словах, а не в одном. Фрагментация и идентичность видны в зеркале, где мир ищет причины раскола. Это нерадостная перспектива. Единственное, что мы можем с уверенностью сказать об этом новом международном беспорядке, — это что он не будет стабильным. С наступающим!

Филип СТИВЕНС