Как я сейчас живу

Мне сейчас нельзя ничего. Я не могу выйти на улицу, я не могу встретиться, с кем хочу, я не могу поехать, куда хочу, я не могу делать, что захочу. Я не могу не то что пойти в кафе и посидеть с друзьями — я не могу даже выйти в магазин. Еду мне привозят. Каждый выход в город — это спецоперация. Каждая встреча — где-то в закрытом помещении, оговоренном заранее, лучше в охраняемом месте. План пребывания в этом месте разрабатывается заранее. Встречи возможны только с небольшим количеством людей.

У меня есть стойкие подозрения, что в России каким-то образом получили доступ к моим гаджетам и могут их читать и слушать, поэтому переговоры о встрече — отдельная спецоперация.

Естественно, никто не может прийти ко мне.

У нас нет ничего. Вот вообще ничего. Семью эвакуировали из России за день до часа Д, потому что сообщать дату пришлось, естественно, по телефону, а там-то телефоны слушались однозначно, и надо было оставить минимальный временной люфт, чтобы не успели задержать на границе, и теперь у нас есть только то, что поместилось в машину за одну ходку. Три чемодана вещей.

Квартира, гараж, шмотки, видеокамера импортная три штуки — все осталось там. У меня сейчас государственное всё. Даже вилки. На табуретке, на которой я пишу это пост, стоит инвентаризационный номер. На мне штаны, в которых я был в морге. Сходить в магазин и купить новые я не могу. Доставка тоже невозможна. Вчера обзавелись разделочной доской. И тазиком для стирки. Праздник в семье.

Я вижу только один и тот же определенный круг людей. Из охраняемого места я не выхожу. Вообще. Мне некуда больше выходить. У меня теперь нет ни работы — потому что в такой ситуации вряд ли можно придумать что-то более глупое, чем регулярно приезжать в одно и то же место в одно и то же время, ни посиделок, ни спортзалов, ни пикников, на магазинов, ни кино, ничего.

Моя жизнь в очередной раз сломана полностью. ”Здорово, воскресший! Мы можем встретиться?” Нет. Не можем. А когда сможем? Не знаю. Если все пойдет удачно, то года через два, наверное. Не я теперь определяю свое будущее. 

Я совершенно не представляю, что дальше. Где я буду дальше жить, как я буду дальше жить, как будет жить мой ребенок, в какую школу он будет ходить, сможет ли он просто выйти погулять на улицу без взвода автоматчиков. 

Ничего не закончилось. Понимаете? Ничего еще не закончилось. Герман на суде говорит, что он организатор только одной из групп. А есть еще и другие. Только в Киеве, по его словам, около десятка. И это надолго. И это — серьезно. Люди работают, деньги сюда заходят, оружие заходит, к выборам будут расшатывать ситуацию однозначно.

Сегодня выходной. Вы строите планы на уик-энд. А я сижу с семьей в бункере, прячусь от наемных убийц.

И умники, которые рассуждают о “клоунаде” и думают, что к сорока годам я мечтал о такой жизни с совершенно неопределенным будущим без ничего, поживите так недельку-другую. А потом будете умничать.

Аркадий БАБЧЕНКО,  российский журналист, издатель журнала “Искусство войны”