Музей на Лубянке

Российские власти хотят проститься с XX веком. Признание катынской трагедии, вынос тела Ленина из Мавзолея (предполагаемый) и принятие программы увековечения памяти жертв репрессий — очень важные и мужественные решения. Власти хотят подвести черту под прошлым, перевернуть страницу.

Предложение о выносе тела Ленина из Мавзолея нельзя не приветствовать. Это, безусловно, необходимое, хотя и явно запоздавшее дело. Его историческая и политическая запоздалость имеет своим результатом то, что захоронение тела Ленина уже не станет для России символическим актом окончания XX в. и прощания с его наследием. Прощание с коммунизмом для нас дело свершившееся. Сегодня мало кто всерьез готов защищать коммунистические идеи, они не пользуются спросом нигде в мире, их возвращение в политическую повестку дня выглядит невероятным. И только в силу искусственной законсервированности политической жизни КПРФ остается заметной политической силой в России.

Однако советский тоталитарный строй был создан не Лениным, а Сталиным. Именно сталинизм стал одним из страшных образцов общества бесчеловечности и величайшей гуманитарной и политической катастрофой России в XX в., а может быть — и во всей ее истории. Катастрофы, последствия которой мы все еще продолжаем ощущать, хотя и не всегда осознаем истоки и генезис этих последствий. И прощание со сталинизмом, в отличие от прощания с коммунизмом, остается для нас все еще актуальной политической проблемой. Вызовом, на который мы еще не смогли дать ясного ответа.

Оправдание сталинизма — актуальная проблема российского политического и общественного сознания. Опрос “Левада-центра” 2009 г. показывает: около 49% населения считает, что Сталин сыграл положительную или скорее положительную роль, и лишь 33% — что отрицательную. В известном смысле мы находимся в той ситуации, в которой послевоенная Западная Германия обнаружила себя в начале 1950-х гг., когда через семь лет после разгрома гитлеризма и фактического завершения кампании денацификации выяснилось, что нацизм остается частью национального политического сознания и более трети немцев готовы оправдать его в той или иной степени.

Поэтому сталинизм и последовательная десталинизация для России — это не только вопрос взаимоотношений с прошлым, это вопрос ее политического настоящего и будущего. Дело здесь не столько в пресловутом и ложном по сути своей вопросе, что важнее — то, что при Сталине мы выиграли войну, или то, что Сталин убил миллионы своих сограждан. Дело в гораздо более фундаментальном вопросе. Вопросе о месте насилия в обществе, о праве государства на насилие и границах этого права. Решение этого вопроса и есть фундаментальная проблема десталинизации общественного сознания и общественного быта, нашего истинного прощания с наследием XX в.

Как только тема десталинизации уходит на периферию общественного сознания, мы получаем ползучую реабилитацию насилия как основы государственного и социального порядка. Мы получаем глубокий сдвиг правосознания, в котором снова идея государственной репрессии оказывается базовой моделью и основной рамкой взаимоотношений государства и общества. В котором право вновь начинает трактоваться не как естественный императив справедливости и гуманизма, но как неограниченное право сильного.

Формирование последовательной, сознательно насаждаемой и пропагандируемой элитами идеологии десталинизации — это для постсоветской России вопрос стратегии. Стратегически она необходима как одна из фундаментальных идеологем новой идентичности, новой “национальной идеи”, если угодно. Ибо она задает и пропагандирует новую социальную и цивилизационную норму, в основе которой лежит принципиальный отказ от чрезмерного насилия, отказ от примата интересов государства над интересами живущих в этом государстве граждан. Она обозначает конец политической культуры войны на уничтожение, отказ от принципа “победитель получает все” во взаимоотношениях элит и общественных групп.

Она означает переход от системы диктата к системе согласования и балансирования различных интересов. Это отказ не только от репрессии как базового принципа социальной организации, но и отказ от традиционной дихотомии, когда социум существует в двух модусах — либо в основе его существования лежит принуждение и угроза, культивируемое насилие, либо он погружается в хаос и смуту. Это переход от архаических одноклеточных форм организации общества к более сложным и гибким формам, которые только и позволяют обществу динамично и самостоятельно развиваться, вместо того чтобы бесконечно свергать одного кумира и ставить на его место нового, буквально не сняв с рук и ног старые кандалы.

Идеология и политика десталинизации должны стать способом переформатирования общественного и политического устройства России и одним из фундаментов российского возрождения в XXI в. Точно так, как денацификация и кампания коллективной вины стала фундаментом новой политической идеологии и нового пути Германии после страшного опыта нацизма. Речь, разумеется, не идет о сведении счетов, об охоте на ведьм. К счастью или к худу, мы уже прошли то время, когда десталинизация была вопросом о вине конкретных организаторов, их пособников и коллаборационистов. Но идеология десталинизации должна стать той общепризнанной цивилизационной рамкой, неприятие которой закрывает возможности для участия в общественной дискуссии и в политической жизни. Потому что неприятие этой рамки равносильно оправданию насилия как принципа общественного устройства. Идеология десталинизации и антисталинистская пропаганда для России — это формирование и формулирование платформы общественного компромисса, основанного на принципе толерантности.

Точно так, как в результате денацификации и кампании коллективной вины безусловное осуждение своего нацистского прошлого стало для Германии не знаком унижения, но образом освобождения и возрождения, так и для России десталинизация должна стать рычагом цивилизационного прорыва после периода неудач и заблуждений. И точно так, как центральным мемориалом объединенного Берлина стал мемориал жертвам Холокоста, центральным мемориалом этой новой России должен стать музей и мемориал жертв сталинизма.

В тот день в 2008 г., когда в Москве состоялся футбольный матч “Челси” и “Манчестер юнайтед”, один мой знакомый вечером в районе Мясницкой натолкнулся на группу фанатов “Манчестера”. Они были возбуждены и жарко спорили. Выяснилось, что они искали здание “кей-джи-би” — знаменитое здание на Лубянке. Далекие от политики люди, приехавшие в Москву на сутки, решили посетить главную достопримечательность города — здание, являющееся для мира символом ужаса и непреклонной бесчеловечности, символом террора, возведенного в государственный культ. Именно там, разумеется, и должен располагаться этот музей-мемориал — музей-мемориал жертв тоталитаризма. И именно он станет символом радикального и окончательного разрыва со сталинской государственностью, ее структурами и институтами. Он станет символом того, что мы все — в том числе и те, кто обеспечивает безопасность страны, — теперь четко и однозначно различаем государство, которое защищает общество и служит ему, и государство, которое становится тираном общества.

Кирилл РОГОВ